Просто так... потому что захотелось.

суббота, 08 сентября 2007

20:47

[Alessandra]

Вселять надежду – не значит обнадеживать напрасно... (с)

В Нохе.

Тоненькая фигурка показалась в дверях. Стройная женщина во всем черном.
- Ваше Величество, - он встал и поклонился, но не так, как в суде, гордо, надменно, с вызовом, а принужденно, устало, опустошенно. Лишь потому, что так положено. Да и он ли это? Под глазами пролегли темные круги, он, кажется, похудел и стал также бледен, как платок, который она держит в руках.
Он стоит и смотрит на нее, как обычно вежливый хозяин смотрит на непрошеного гостя, от которого нет возможности избавиться. И она видит, что то, что он вынужден стоять, доставляет ему немало труда. Однако он этого не показывает, он не признается, вот только лицо все сильнее белеет. Рассветные сады! Что же с ним? Нужно что-то сказать, начать говорить, иначе ситуация становится абсурдной.
- Прошу вас, садитесь, - госпожа Оллар опускается на жесткий табурет, игнорируя его жест, приглашающий ее сесть в кресло у огня.
– Благодарю, мне будет удобней здесь.
Первый маршал слегка пожимает плечами и тоже садиться.
- Вы больны, герцог? – с растущей тревогой в голосе спрашивает Катарина.
Синие глаза лихорадочно блестят. Что если его травят? Как дурно он выглядит! И все из-за… Ох, Рокэ…
- Не настолько, чтобы меня можно было записывать в покойники, уверяю вас. - Даже если он будет умирать, ей он скажет об этом последней. – Случилось чудо, что вас допустили сюда? Или мои тюремщики просто потеряли бдительность?
- Мне посчастливилось переговорить с кардиналом Левием.
- О! Его высокопреосвященство необычайно добр. Значит, вас уже успели напоить шадди? Вина в аббатстве нет, и не предвидится, да и скука здесь ужасная.
- Рокэ, я хотела вам сказать…
Фиалковые глаза давно не привлекают его своей наивностью, он смотрит в них так же, как смотрел бы в любые другие. Она сможет быть лживой настолько, насколько будет нужно для ее спасения и спасения ее детей. И этому нечего противопоставить: она имеет полное право защищать их. Возможно, жена и мать она не лучшая, но и не самая плохая.
Бывшая королева выпрямилась и прошептала:
- Еще остались люди, которым небезразлична ваша судьба.
Отсвет камина падает на лицо бывшей королевы и герцога Алвы, делая их более живыми, словно движущимися, чем на самом деле.
Ворон не изменился в лице, он умеет быть безразличным и отчужденным, но и она может притворяться, вот только не сегодня.
- Я в этом не сомневаюсь, - он говорит с такой уверенностью, словно ему не грозит плаха.
Хотя пока что Кэртиана хранит Первого маршала Талига, хранит для своих целей. Но что будет завтра? Что будет, когда Леворукому наскучит его избранник?
- Но я вернулся не для того чтобы снова бежать. Карте место.
Игнорируя его последние слова, Катарина добавляет:
- И, кроме того, остался мой долг перед вами.
Рокэ Алва усмехнулся:
- Вы сговорились с Валентином? - и уже серьезно:
- Вы ничего мне не должны, Ваше величество.
- Нет, должна! – упрямо мотнула головкой женщина в черном. – И я не собираюсь прятаться за тех, кто по своему малодушию может себе это позволить. Пусть это будет мой последний Излом, но я поступлю так, как должно.
- Восхищаюсь вашей решимостью, но если и предположить, что у вас был передо мной какой-то там долг, то вы отдали его еще на суде. Кстати, вы совсем не бережете себя и выглядите не лучше меня. Ну раз уж речь зашла о долге, Излом - лучшее время для того, чтобы исправить старые ошибки. Думаю, ваш брат заслуживает небольшой толики вашего внимания. Ничто так не греет, как вести из дома, где тебя ждут.
Рокэ прав… А ведь Жермон действительно писал ей… Откуда Рокэ узнал? Или просто угадал? Понял по ее глазам, потускневшим при одном упоминании генерала?
- Торка примет, даст приют, но добрую весть из дома ничто не заменит. Мой вам совет, напишите брату.
Он так говорит, словно прощается, будто видит ее в последний раз! Но она для того и пришла, чтобы попытаться уговорить его… Потому что дети ни в чем не виноваты, а если не станет Фердинанда…
- Ваше величество, прошу меня простить, у вас есть ко мне еще что-то?
Тяжелые веки ложатся на глаза, скользящие мимо нее. Куда он смотрит? В пламя огня, так похожее на Закат? В пол? Куда угодно, только не на нее… Даже в эти минуты.
Он не похож не себя прежнего. Смирился? Вернулся для того, чтобы пожертвовать собой еще раз? Скажи ей это кто-нибудь другой и если бы она не увидела все собственными глазами, ни за что бы не поверила. Но Ракан не пойдет на торг, это она поняла еще до шутовского суда.
- Вы… - слова не идут с языка, потому что предлагать человеку, который пожертвовал свободой, а вскоре пожертвует и жизнью ради своего короля, бегство – глупо. Но молчать невозможно, уже нет сил. - Вы выполнили свой долг перед королем сполна, теперь время позаботиться о себе.
Ворон медленно, чуть улыбаясь, качает головой, он знал, что она повторит то, что говорила на суде, и он ответит тем же:
- Долг маршала перед государем будет исполнен только после того, как государь сочтет его исполненным.
Королева вскочила с колченогого стула, пара пепельных прядей упали ей на грудь:
- Если кто-то и виновен, то это король и королева, а не наши дети. И не вы… Вы лишь исполняли те приказы, которые вам давали. А приказывали именно мы! – и, смяв в руках кружевной платок, заговорила сквозь как назло наворачивающиеся слезы, - Если тебя убьют, Фердинанду не жить… - герцог медленно поднялся, но Катарина продолжала говорить, как будто не видя его. - Я уверена, Фердинанда не выпустят из Багерлее, и поэтому я останусь с ним до конца, но вы… Вы можете, вы должны спастись! Бегите! - в порыве отчаянья и безнадежности женщина схватила Алву за руки, всматриваясь в синий хрусталь глаз.
Наконец герцог мягко отстранил госпожу Оллар и сказал:
- Успокойтесь, прошу.
- Ты не отступишься… Я знаю. Ты всегда был таким… Но кто защитит меня и моих детей?
Катари стояла перед ним и дрожала. То ли от гнева, то ли от внутреннего опустошения и бед, обрушившихся на молодую женщину. Ноги ее подкашивались, и она почти падала. Одна мысль о том, что может случиться с наследниками, приводила ее в невменяемое состояние, и, как дикий зверек, она готова была бороться за своих детенышей, которых от нее оторвали, до последнего вздоха.
Она уже почти потеряла надежду, вернее ее последней надеждой был он.
- Спаси Карла и девочек, умоляю! – Катарина молитвенно сложила руки. – Как бы ни была велика моя вина перед тобой… Ради на… ради моего нерожденного ребенка!
Хотя сейчас трудно сказать, что было бы лучше для малыша – быть сыном Ворона или Фердинанда. И то и другое смертельно опасно. Да и защитить его не сможет ни один из них.
Совсем не знать своих детей – это ее наказание, ее крест, ее самая большая боль. Торка забрала у нее всех: брата, детей… Они так редко виделись… Даже врагу такого не пожелаешь, видеть своего ребенка в чужих руках и знать, что ты для них почти никто. И иногда кажется, что больше нет сил это выносить. Октавия, Анжелика, Карл – они безвинны, они как никто другой достойны счастья и любви! А конец весны уже близко, и скоро уже ничего нельзя будет скрыть. Но младший ребенок будет с ней! Ее сын! Никто не вырвет его из ее рук, никто!
Ее мысли отразились на худеньком личике, лишенном румянца, королева покачнулась и, зажав рот рукой, села на табурет, сокрушенно опустив голову.
- Уверяю вас, Ваше величество, ваши дети вне опасности, – спокойно проговорил герцог. – Вам не о чем беспокоиться.
Не о чем беспокоиться?! Он не понимает! Как избавиться от предчувствия, что она не увидит своих старших детей, не увидит больше никогда? Ей не будет покоя…
- Кроме того, в вашем состоянии вредно волноваться.
Она вскинула голову и посмотрела на него. Он понял, почувствовал…
Королева сидела, опустив глаза долу. Следовало подняться и уйти, но встать она не могла или не хотела.
Проклятое письмо погубило его, малодушная тварь, зачем она написала ему? Трусиха! Он мог бы быть на свободе, и тогда у Талига был бы шанс! Возвращайтесь в аббатство, за себя я отвечу сам. Он не отступиться, не откажется, не предаст, несмотря на то, что вокруг него только и делали, что предавали и предают. И она! Она тоже…
- Я не уеду из Олларии, но, если вы позволите, - фиалковые глаза грустно и понимающе смотрят на Первого маршала, - вас могут попытаться вывезти в Торку.
Когда-то он обещал понести ее на руках… Но время по-своему расставило все на места. Не будет ни весны, ни ландышей, вернее они будут, но только не для них…
- Мой муж в Багерлее, - глухо отозвалась она. - Я не имею права покидать Олларию. Мое место здесь.
- Как и мое. На этом и порешим. – Ворон слабо улыбнулся. Что-то задумал? В любом случае ей он не скажет. - Кстати, хотел поблагодарить вас за ваше выступление в суде. Зрелище было впечатляющим, но вы зря так старались. Боюсь, господин в белых штанах не оценит вашего порыва.
Ситуацию уж никак нельзя было назвать смешной, но Алва на то и Алва. Он и в Закате с Леворуким и его кошками будет смеяться. Он не ждет и никогда не ждал от людей ничего. Но она женщина, слабая, беспомощная женщина…
Солнце уже зашло, и вечер подкрадывался, поджидал у окна. Как страшно! И как пусто: за окном, в душе, в этом городе…
Герцог Алва поцеловал нежную и хрупкую, словно хрусталь, ручку:
- Круг замкнулся, сударыня. - И, поклонившись, отвернулся к окну.
Создатель, храни Талиг и его короля! А если не он, так…

@темы: Творчество