Селестиния. Кратильонская провинция.
1128 г. Одиннадцатой эпохи по н.л.
- Всегда хотел спросить, Джан, у тебя есть фамилия?
Не страдавший излишней откровенностью имперец до этого дня был едва ли не самой загадочной фигурой в окружении короля. О нем мало что было известно, несмотря на то, что он прожил в Небесной почти двенадцать лет. Знали только имя и то, что во времена сражения в Хасаторской гавани он воевал на стороне цынтеев, а потом почему-то перешел на сторону селестийцев. Когда же Эль-Хабиш после заключения Рабикетского мира предложил обменяться пленными, непостижимый восходящий изволил остаться на римирийском корабле. Если быть точнее - на флагмане.
* * *
Положение было более чем удручающим и, не выиграй небесные эту битву, события сорокадвухлетней давности и последовавшая за этим вереница проблем могли бы с успехом повториться. Среди селестийских солдат тогда была популярна присказка: «Если с нами король, с нами бог!» Именно так и не наоборот. Сначала король, потом Элой. Хорошо, если их не слышали клирики!
Король и маршал тогда были серьезно ранены. И одному Пресветлому известно, в чьих руках осталась бы Селестиния после смерти двух ее главных защитников? По закону престолонаследия трон должен был перейти к младшему брату Сокола, но думать об этом не хотелось.
Полковник Роден к тому времени уже потерял старшего брата, а Максимилиан служил на «Радо». Это был последний бой, один из самых кровопролитных. Стефана де Родена перенесли на сушу, Максимилиан своими глазами видел, как азоры уносили своего командира. То ли пуля, то ли осколок попал в живот. Он был еще мальчишкой, старшим сержантом, но и его опыта хватило, чтобы при одном взгляде на бледного, как холст, лежавшего ничком маршала понять: для Ястреба это дорога в один конец, откуда еще никто не возвращался. Макс слышал, что ему впрыснули «дремлющую жизнь», была сделана перевязка. Но это не помогло. Стефан де Роден был ранен смертельно. Он все время просил пить, но пить было нельзя. Рана, как назло левосторонняя, наиболее опасная, забирала силы. Маршалу было отмерено несколько часов, но он отвоевал у жизни еще три дня. И это была его последняя битва.
Вчерашняя война обернулась сегодняшним миром.
Было понятно, что с дырами по обеим бортам корабль, названный в честь прославленного пирата и преступника, уже никуда не поплывет, и виконта Дарто распределили на «Эстабель». Фрегат отплывал на Шеро, а впереди ожидали долгие переговоры, панихида по погибшему маршалу, косой белый крест у Хасатора и выжидающая «Санорра».
Тогда еще были живы родители, которые не оценили по достоинству решение сына жениться на цынтейке. Куда более далеко идущие планы для сына так и остались планами, мать смирилась первой, маркизу Дарто тоже пришлось сменить гнев на милость. Как он говорил: «За полученный тобой орден мужества». По сути лишь за то, что сын просто вернулся домой живым, да еще и с повышением - в звании лейтенанта.
Спустя годы, Макс готов был согласиться с тем, что он натворил кучу глупостей, в числе которых была Шаира, но кроме себя винить было некого, и кавалер ордена мужества стойко терпел.
Цынтейка так и не родила ему наследника. Неужели Всемилостивый отказался благословить союз римирийца и восходящей? Вполне возможно. Ведь они не были обвенчаны: ни одна фрадианская церковь не согласилась бы связать узами брака людей разного вероисповедания. Хотя последнее место, которое бы хотел посетить Макс, что тогда, что сейчас, - это церковь.
Они часто ссорились. Когда солнце вставало, она, падая лбом ниц, лицом на Восход начинала нараспев читать свои молитвы. А на вечернюю службу пешком уходила в Восточный квартал. Иеизметы в Ратрэ строили только там.
Сочетание звонящих к молебну фрадианских колоколов и протяжного восточного голоса, взывающего ко всем верующим левантийцам, было по меньшей мере забавно. Шаира, уже одетая, а вернее укутанная в свое лучшее покрывало, ежедневно в одно и тоже время уходила из дома, когда на минарете йамар начинал взывать к верующим и распевать свои дикие песнопения.
Однако он все равно считал ее своей женой, а не сожительницей и всем окружающим представлял ее именно как супругу. Странная получалась пара: одетый в синий военный мундир лейтенант и босая, с ног до головы завернутая в хлопчатую материю, маркиза. Для этого потребовались годы, и со временем Макс понял, что одной страсти и темных восточных глаз стало недостаточно. Жена жутко ревновала, устраивала сцены, однажды даже бросилась с кинжалом. Это случилось, когда один раз он решил не пустить ее на вечернюю службу и запер в комнате. Он раз и навсегда запомнил, как в диких глазах полыхнули молнии. Тогда он удостоверился - они из разных миров, и начинал всякий раз злиться, как имеет обыкновение злится человек, надежды которого не оправдались, когда она упрекала его в изменах, и в запале ссоры кричал: «Я тебя за руку не держу. Хочешь уходить - иди! Святого хвоста за тобой никто не пошлет».
* * *
Они ехали все вместе нестройной группой: во главе небольшого отряда скакал на длинноногом цынтейском коне Джан, рядом с безмятежным видом трясся Макс Дарто, позади них - граф де Ферсак, Лоран Реговик и Аарон д'Орше. Маршал, его адъютант и маркиз де Лансар следовали чуть поодаль от основного отряда, в то время как гавилианцы ни на минуту не упускали из виду своего лара, держась на достаточно близкой дистанции, чтобы в случае чего моментально сжать кольцо вокруг раненого маршала. Из трех сотен азоров Роден взял с собой едва половину. Оставшиеся поступали в распоряжение маркиза де Мортиньи и получили приказ вернуться в столицу к концу осени, когда восстановительные работы в Тьерьераке будут закончены.
Темноволосый смуглый офицер, совершенно не заботясь о поводьях, резал яблоко закругленным, похожим на серп, ножом и, прикасаясь к холке лошади, подкидывал дольку в воздух. Животное делало бросок вверх, ловило яблоко зубами и с причмокиванием жевало вкусность, а имперец после очередного фокуса хлопал своего коня по атласной шее.
Совершенно удивительное зрелище не могло не привлечь внимания, и Альберт, даже не замечая, что широко, по-глупому улыбается, смотрел на то, что вытворял цынтеец и его седок. Такого причудливого окраса, да еще и у этой породы, Ферсаку видеть не приходилось: морда, вся передняя часть шеи, верхняя половина гривы, грудь и ноги почти до колена у коня были черного цвета, в то время как вся оставшаяся часть - белого. Графу на миг представилось, что лошадь сейчас тряхнет головой, чернота спадет, и зверь станет полностью белым, как молоко.
- Так что, Джан, ты раскроешь нам тайну своего происхождения? - Макс твердо решил на этот раз выяснить максимум информации о начальнике Королевской гвардии.
Нельзя же вечно питаться догадками и домыслами! После Тьерьерака они все стали братьями, что-то неведомое связало их невидимой нитью, и нить эта прочна, как прочны бывают узы близких людей, связывающие мать - с детьми, отца с сыном, брата с братом. Пролитая ли кровь, отбитый у змей город, спасенные ли жизни способствовали этому - не понять, но иногда ни объяснения, ни доказательства становятся не нужны. Принять это новое ощущение как данность, довериться ему, уходить, не оглядываясь, и возвращаться туда, где ждут. Или просто иди вперед. Навстречу приветливому ветру и необъятному простору.
Солнце светит в лицо, пряди ничем не скрепленных черных волос бьют по плечам.
- Джагар , - откликнулся прищурившийся от ярких лучей имперец, сплетаясь бронзовыми пальцами с гривой. - Мой отец - уроженец Бекеша. Мать - цынтейка.
- Выходит, ты корт? - у восточных народов так же, как и у римиров, принадлежность к национальности определялась по отцовской линии.
- Я левантиец. - безапелляционно ответил Джан, задрав рукав рубашки.
На руке чернела татуировка. К говорившим подъехал Альберт:
- Это цынтейский черный лев или кортская пантера?
- Это черный ягуар, - вступил в разговор ехавший рядом Рамон, даже не взглянув на знак. - И, говорят, именно от него пошла эмблема Империи, однако это изображение гораздо древнее и Корты, и Левантийского царства.
- Откуда ты так много об этом знаешь? - Они с Максом познакомились в лагере под Боже-Ньезом и сразу перешли на «ты». - Часто бывал в гостях у имперцев?
- Вообще-то черные ягуары водятся только на юго-востоке Империи, - сообщил Альберт, помнивший уроки Фальказора. - И на юге Номадии, если я не ошибаюсь. Хотя в древности были широко распространены и на землях нынешнего Халифата.
- Ты не ошибаешься, - кивнул Джан.
- А вот кое-кто опять чего-то недоговаривает, - огорчился Дарто, глядя на левантийца. - Как всегда! Ну да ладно, Пятеро с тобой. А у вас что такая кислая физиономия, молодой человек? - Макс переключился на свою следующую жертву, и оживленный голос вытряхнул Альберта Ферсака из пространных раздумий. - Хочется спать?
- Мне?... - встрепенулся юноша.
- Ну не мне же! - фыркнул маркиз.
- Устали? - поднял голову герцог де Роден.
Он впервые обратился к адъютанту короля после своей контузии. До этого момента маршал отставал от общей кавалькады. Он слышал, как друзья перекидывались фразами, но каждый раз, когда он тоже собирался вступить в разговор, щемящая, подкатывающая к горлу как будто в наказание волна вынуждала молчать, призывая к покою и безмолвию. Где-то неподалеку за спиной как всегда услужливый и предусмотрительный маячил Генри, поминутно метая затравленные взгляды в спину своему господину, это Винсан чувствовал даже затылком. Мальчишка заслуживает поощрения за свои труды, кто еще кроме него так пекся о бесшабашной маршальской персоне?
Небо сияло невыносимой синевой, и голубой покров застилал поле видимости от края до края, напоминая данарский шелк, кабинет короля, их юношеские попойки, в которых почему-то самыми трезвыми всегда оказывались Джан с Филиппом, несмотря на то, что пили они не меньше других, а, возможно, и больше. Зато вместо этого почему-то всплывали ассоциации с желто-серыми цветами, плеском волн, пыльной пустыней, белыми росчерками парусов и скрипом палубы. Качало тогда сильно, но не меньше, чем теперь. Гайар в черной косынке, повязанной по-пиратски, в развевающемся плаще, крики чаек, потрепанная красавица «Санорра», раненная, но более чем живая...
Солнце слепило больше обычного, и Керер шел тряско как никогда. Что случилось с идеально выезженным жеребцом? Маршал просто не узнавал своего гнедого. А тот на недовольные тычки в бока недоуменно косил глазом и обиженно перетряхивал густой челкой.
Казалось, что голова кружится даже с закрытыми глазами. Во рту было солоно, в голове - муторно, тело не слушалось. Его бросало то в жар, то в озноб, и бедро болело не меньше, чем голень и грудь. Словом, все было чудно, не считая того, что каждая кочка норовила впиться в безропотно терпевшее все те издевательства, которые герцог творил с ним, тело.
Юноша поймал внимательный взгляд Ястреба.
- Нет, господин маршал, - торопливо замотал светловолосой головой Ферсак, - вовсе нет!
Керер, неудачно ступив в колею, оставшуюся после провоза пушек в долину, качнул своего всадника, и герцог опасно наклонился, лицо маршала тут же побледнело, но его вовремя, стараясь делать это как можно более незаметно, поддержал Альберт.
- Сударь, вы в порядке? Вам помочь? Вы вот-вот упадете...
- Благодарю, граф, - и маршал действительно был благодарен за то, что смышленый мальчик так удачно оказался рядом, и в то же время у него хватило великодушия и достоинства не выпячивать своего выгодного положения здорового человека. - Но лучше будет, если вы присоединитесь к своим друзьям, вы совсем забросили их из-за меня, а мне сейчас для полного счастья не хватает только парочки дуэлей претендующих на ваше внимание товарищей. - Альберт улыбнулся шутке. Всем всегда становится легче, если он подбадривает их. Роль не из легких, когда ничего не остается для себя. - Что касается моей персоны - у меня уже есть один созерцатель, - маршал кивнул за спину.
Адъютант герцога де Родена действительно старался не отставать от своего лара.
- Да, сударь, как скажете, - покорно согласился Альберт.
Парень не знал о ране, но ему наверняка сказали, он о многом не знал. Например, о том, что иногда победа горчит придорожной полынью, а поражение становится слаще вина. Ястреб в своей жизни поражений не знал, а вот у герцога де Родена их было несравнимо больше. Мир не был прекрасен, как утверждают жизнелюбивые фрадианцы, он был по обыкновению на удивление докучлив, до ежедневности однообразен, скучен и надоедлив.
- Не слушайте его, Ферсак! - подъехал к говорившим Макс. - Иногда маршалы бывают просто несносны... А маршалы, которым грозит при жизни быть увековеченными по меньшей мере в камне - тем более.
- Мне не улыбается стать памятником, - ответил не уступающий цветом лица листу изанса герцог, - позеленевший гранит - не самое лучшее зрелище.
- Не обольщайся! - со всей возможной строгостью сказал маркиз. - После Тьерьерака тебе грозит не меньше, чем порфир.
Маршал обреченно покачал головой:
- Несомненно, столичные голуби и иже с ними скажут тебе спасибо.
- И не только они, мой друг! - величаво подняв подбородок, кивнул Макс. - Вот как понаставлю вам всем памятников, ввек со мной не расплатитесь!
- Страшно подумать! Ты знаешь, что в тебе умер негоциант?
- Вот еще! - возмутился находчивый остряк. - Почему это умер? Он жив и здравствует!
- Дворянин, воин, торговец... Сколько талантов соединились в одном человеке! - смеясь, поддержал разговор по большей части молчавший Лансар.
- И любимец дам, заметьте! - обиженно поправил его Макс. - К слову о дамах. Тьерьеракским атлариям нынче не свезло, - резонно рассуждал бравый капитан, подперев бок рукой. - Лучше бы в городе остался я или на худой конец Ястреб, а то бедные женщины оказались совсем без защиты. Ну не принц же их будет оберегать, право слово!
Максимилиан говорил довольно громко, и в ответ на услышанные едкие слова в адрес Мортиньи гавилианцы сдержанно засмеялись - в окружении маршала брата короля не жаловали, хоть открыто об этом и не высказывались. Среди солдат даже ходило прозвище, некогда данное по созвучию с именем принца, - пьеро .
- Да еще так некстати маршал был ранен, а я жутко занят. Ни минуты покоя. С одной баррикады на другую! - Сокрушенно возвел очи горе капитан Дарто. - Так... Я отвлекся. И вот мы с юными и не очень тьерьеракчанками подумали, и я решил затеять новую маленькую войну, ну... чтобы вернуть в город достойнейших офицеров. Лично я обещал привезти-таки с собой господина Родена, который в этот раз в силу своего недуга был вынужден сохранять немного иной режим, чем тот, который я бы ему посоветовал. Лекари же наотрез отказали в моем рецепте лечения. Ничего вы не понимаете, сказали они мне, дамы подождут. И теперь вы представляете, что со мной сделают, если я не сдержу слово?
- Ты уже все спланировал? - почувствовав родственную душу, подхватил Лоран, очутившийся рядом.
- А ты думаешь! - не растерялся Макс. - Вот только согласую план с начальством...
- Дарто! - сильный и красивый маршальский голос прервал мечтания героя-любовника и его сообщника. - Пойдете под трибунал за подстрекательство!
- А на вас, сударь, я вообще обижен! Сорвали все мои планы, да еще и надежду отнимаете!
Ястреб, блеснув нестерпимо синими глазами, усмехнулся.
Генри д'Акрез, считая святым долгом тенью следовать за своим ларом, держался немного в стороне от компании троих молодых людей. Понуривший голову молодой человек и так всю дорогу ехал, как во сне, вспоминая своего приятеля, навсегда оставшегося лежать на Руанских полях. Хьюберт был исполнительным адъютантом и хорошим другом, но Генри не ожидал, что его гибель окажется настолько близкой. Он спешил привести подмогу своего господину, исполнил приказ и погиб. А принц все равно получил едва ли не смертельное ранение. Когда граф Бенуар привез тело в лагерь, на товарище не было живого места - картечь не пощадила ни молодость, ни привлекательную внешность.
- Генри, я знаю, вы всегда в курсе, - кажется, Лоран, успев перезнакомиться с преобладающей частью боженьезского лагеря, со всеми был на короткой ноге, пока Альберт предавался размышлениям и расхлебывал нелицеприятные последствия Руанской битвы и своего участия в ней. - Вас не затруднит пояснить нам, по какой причине принц задержался в Тьерьераке? Я слышал, ему поручили восстановить город? А почему именно ему, а не герцогу де Родену?
- Вы слышали правильно, - коротко кивнул д'Акрез. Он предпочитал не распространяться о чужих приказах, а выполнять их. - У Его высочества нет никаких нравственных обязательств перед семьей...
- Потому что у него таковой нет или потому что его семья - король? - провокационный вопрос повис в воздухе, а Реговик уставился на растерявшегося юношу.
- У маршала в Ратрэ сын. Он спешит к нему, - не нашелся, что еще сказать, Генри. - Но, простите, какое право мы имеем обсуждать подобные вещи? Если я ничего не путаю, сам король повелел Его высочеству не покидать город до тех пор, пока строительство на наберет соответствующие обороты.
- Да, мой друг, приказ-приказом, но иногда полезно и думать, а не только исполнять, - Реговик словно бы не заметил взгляда, который кинул на него адъютант маршала. - Некоторые должности даются не просто так, поверьте мне на слово!
- Будем надеяться, что с помощью Анри Бенуара и Элоя принц справиться, - поспешно проговорил Аарон и, глубоко вздохнув, почесал шкуру своей кобылицы. - За что ему дадут почетного гражданина города.
Сомбра чутко шевелила ушами, мягко ступая ногами по темно-красной земле. Подзажившая рука - на долгую память от штурма Тьерьерака - почти не болела. Его ранение не идет ни в какое сравнение с тем, что пережил его кузен.
- Принц-градостроитель, - хохотнув, обернулся к друзьям Лоран. - Смешно, да?
- Мортиньи бы пришлась по душе несколько иная должность. И ничего общего с градостроительной она не имеет, - отрезал до этого молчавший Максимилиан. У него были свои взгляды на сей счет.
- И я так думаю, - вставил Лоран. - Ему хотелось бы стать градоначальником совсем другого города. А вот отстраивать Тьерьерак суть занятие неблагодарное, суетное и трудоемкое. Куда проще сесть на все готовое, чем восстанавливать руины.
- Замахнуться на столицу? И вежливо посоветовать маркизу д'Акрэ подвинуться? - поднял бровь Аарон. - Ромуальду бы не понравились предложения подобного рода.
- Он много чего на дух не переносит. Меня, например, - осклабился остряк. - Однако кем бы ни были его предки в прошлом, он справляется со своими полномочиями значительно лучше своего предшественника. Уж тот-то довел столицу до белого каления. Отрицать, что Сильери подвел Ратрэ под Левантийское восстание, все равно, что пытаться ходить по воде.
Склонив голову, серебряный герцог только незаметно усмехнулся и сказал, понизив тон:
- Или кто-то хотел, чтобы так считали.
Старик болел в последние годы, прошлые его прегрешения кое-как забылись или просто разговоров по этому вопросу тщательно избегали. Что возьмешь со старика? Не судить же его, в самом деле, спустя столько лет? В конце концов, кто из нас не оступался хоть раз в жизни? Другой вопрос, какого рода эти ошибки, и кто на самом деле их совершил. И ошибки ли.
- Хочешь сказать... - Альберт заглянул в лицо юного герцога.
- Я сказал лишь то, что сказал, - ответил выразительным взглядом на встречный взгляд тот. - Не больше, но и не меньше.
Тема была на редкость щекотливой, поскольку речь шла об отце супруги маршала, и хорошо, что молодые люди отстали от едущих впереди. Все знали, что Ястреб не жалует бывшего губернатора, как и король. Но наследник герцога был сыном Изабеллы Сильери, и обстоятельства поспешной свадьбы наперекор воли Лорэны Роден Аарону были прекрасно известны.
- Кстати, граф де Ферсак! - Макс придержал коня, пропустив вперед Джана, и ехавший справа и чуть сзади Альберт поравнялся с маркизом. Графу Максимилиан нравился: с ним никогда не приходилось скучать, да и по характеру он был чем-то похож на Лорана. - Позвольте у вас узнать, почему вы сейчас находитесь не при особе Его величества?
Прокурорский тон капитана Дарто воля по неволе вынудил Альберта улыбнуться. Макс и не думал ругать кого бы то ни было, он по своему обыкновению подначивал и шутил.
- Хороши же вы! - не унимался маркиз, иронично поглядывая то на Альберта, то на герцога д'Орше. - Адъютант короля и эскортный, которые бросили своего монарха на растерзание кобрам!
- Я смотрю, ты решил навести порядок? - окликнул того едущий спереди Джан.
- Что, закончились яблоки? - ехидно ответствовал Дарто, и, пришпоривая свою лошадь, отрезал левантийцу дорогу конским корпусом.
На что Джан лихо вздыбил цынтея, взметнулась смоляная челка, и жеребец, отчаянно молотя копытами по воздуху, грозно заржал. Видимо не отличавшийся избытком смелости конь Макса, труся, попятился назад, приседая задом.
Черная полоса для него настала давно, он и запамятовал, с чего все началось. Отец погиб в горах - он работал наемником у фемийцев. Он слышал, что его ранили селестийцы, а те, кому он служил, не взяли на себя труд вытаскивать корта. Если он не умер от рук самих фемийцев, его скорее всего взяли в плен или убили небесные. Мать бросила его через полгода. Вероятно, уехала в Халифат и вернулась к своим родственникам.
Смерть не бывает случайной, в этом юный левантиец был уверен так же, как и в том, что метка ягуара возникла на его руке не случайно. Когда отец увидел черное пятно на предплечье сына, он избил его до полусмерти, приговаривая, что делать наколки на коже - удел данарских цыган, а не мужчин его рода. Незадачливая клякса продолжала чесаться и болеть, но потом все прошло, и на месте неясного рисунка возник точеный силуэт хищника. Изгибающийся в прыжке зверь был великолепен, и когда юный имперец начинал подолгу смотреть на него, чудилось, что он оживает на глазах. А потом появились еще и эти сны...
- Хороший, - смуглолицый мальчик жадно гладил морду коня. В такие минуты он забывал обо всем. - Мой хороший... да, ты. - И разговаривал со зверем, как с ребенком. Для него и впрямь существовала только лошадь, а весь окружающий мир не имел значения. Они были чем-то похожи: оба жаждали боя и свободы, оба во всем подозревали угрозу и оскорбление, оба самозабвенно бросали вызов миру, обоим не было покоя. Но он всем сердцем любил своего одногодку, и эта любовь была взаимной. Характер у жеребца был конечно тот еще, но мальчишке это даже нравилось. Как и то, что даже старейшины в роду его отца, славившегося искусством выезжать эртонто, махнули на него рукой, прозвав «бешеным». И он однажды выпросил его у отца. Смоль с молоком. Он так и назвал его.
- Хозяин горяч, а вот лошадь трусовата, - подвел итог левантиец, завязывая волосы широким красным платком, вынутым откуда-то из-за пазухи, и держась на еще возмущавшемся и танцевавшем животном. - Не подпускай его к моему. Я-то удержу, но Кадор может не понять. А яблоками я могу поделиться. Этот эртонто, - с любовью и строгостью потрепывая черно-белую гриву и оглаживая шею Кадора, заметил Джан, - достаточно получил сегодня. Но подраться он всегда не прочь, хоть на голодный желудок, хоть на сытый.
- Угомонись, капитан Дарто, - вступился за «проштрафившихся» Рамон. - Кобры уже никого не растерзают, а вот Сокол их - наверняка. Так что молодые люди только и пропустят что интересное зрелище, и возможно не одно.
- Что поделать - приказ есть приказ. - Примирительно развел руками Лоран.
- А что значит «Кадор»? - Альберт не изменил себе, задав этот вопрос. Он любил копаться в незнакомых языках, находить связи между ними, переводить отдельные фразы. Даже сейчас он не мог для себя определить, чего бы ему хотелось больше - стать тем, кем он стал или вернуть время вспять и выучиться на атташе, чтобы со временем стать Энвиадо .
- Любознательность некоторых сетерцев просто поражает! - с профессорским видом посетовал Макс. - Даже мне стало интересно. Разъясни нам, друг! Или клича - это просто кличка?
- Кадор - это по-бекешски «подарок». А так я зову его по-разному. Бешеный, вернувшийся. Он понимает без слов, поэтому имя не так важно. - В темных глазах на мгновение мелькнула грусть. -Лет четырнадцать назад его умудрились у меня украсть. Я должен был продолжать путь, и возможности вернуться и отбить его у конокрадов у меня не было. Не знаю уж насколько далеко его угнали, судя по тому, как долго он не заявлял о себе, керн на тридцать точно. А одним ясным утром мне приснились отравленные сабли и белые паруса.
- Я не дам его тронуть! - женщина не кричала, но говорила. С уверенность и сжимающей горло болью. Что же ей пришлось пережить, для того чтобы так говорить? - Только не теперь! Ты не можешь! - Она загородила собой кого-то. Окровавленные одежды, запах смерти. Ночь, черная, как шерл... Злая ночь. Последняя.
Он проснулся тогда, весь в поту.
- На рассвете, выйдя на порог, я увидел моего коня, роющего землю у входа. Кадор нашел меня за тридцать керн. Не каждому человеку это под силу, не говоря уже о животном.
- Он прискакал к тебе? - Мальчишки не сговариваясь разом насели на имперца. - Но как такое возможно?
На что Джан лишь плечами пожал:
- Кто не хочет предавать, тот не предаст, а тому, кто захочет, и повод не потребуется.
Маршал говорил с кем угодно, смотрел на кого хотел, только не на него. Рамону не требовалось объяснять, почему. И маркиз де Лансар, скакал, не поднимая глаз на Родена.
Посему естественно, он был совершенно не готов, когда маршал сам обратился к нему:
- Ни о чем не жалейте. Ни о чем и никогда. Знаете, что говорит по этому поводу король?
Рамон вскинул голову:
- Что жалеть - только зря терять время. Выкиньте ваши страдания из головы. Что сделано, то сделано. Нужно идти дальше, что мы и делаем.
Рамон с благодарностью посмотрел в глаза цвета темных акдоррских сапфиров и увидел, что Винсенте и вправду не держал на него зла.
- После того, как Сельсо спас принцу жизнь, он находится при его персоне.
- А... Это тот чересчур ответственный лекарь, который вынул из меня проклятую пулю? И это единственная причина, которая вас беспокоит?
Торранец отвел глаза в сторону и кивнул.
- Этого-то я и опасаюсь. А за брата вы не волнуйтесь, он не пропадет. Слышал, принц взял его под свою опеку. Хотя вы правы, некоторым из нас не место возле власть предержащих. Но сдается мне, что причина ваших терзаний все же не только и не столько в излишней нелюбви к кровопролитию и дружеской привязанности к некоторым представителям рода змей.
- Мне пришло письмо, - сдался Рамон. - Из Ястоса. От матери.
Маршал прищурился. Нет, это не только личное дело. Это что-то большее.
- Покажите! - потребовал герцог и квадратный, по-аржентийски свернутый конверт перекочевал в его руки.
Керер без понукания шел по дороге, никуда не сворачивая, несмотря на то, что маршал не управлял им, пребывая в глубокой задумчивости.
Ни пропустив ни строчки и прочитав послание до конца, Роден коротко скомандовал:
- Керо, стой. - Как будто конь мог понимать слова и подчиниться не движению руки, а слову...
Неужели маршал думает, что он остановится по звуку его голоса?
Только и успело пронестись в мыслях Рамона, как Керер встал.
- На удивление сообразительная лошадь, - восхищенно почесал в затылке Максимилиан, ставший тому свидетелем.
- Как вы думаете, маркиз, если я обращусь с прошением о зачислении Керера в действующую армию вместо меня, его одобрят? - достаточно громко, чтобы его услышали, спросил Ястреб. - Вот только подучу его фехтовать.
Ехавшие следом азоры одобрительно засмеялись. И только Роден едва заметно скривил губы. От боли. И вернулся вниманием к письму.
- Дьявол! Почему? - злоба и непонимание застыли на красивом лице. - Я же остался в живых...
Кто сказал, что история становится интереснее оттого, что она новее? Исход как всегда будет одним и тем же.
Маркиз де Лансар едва ли сумел понял, о чем говорит маршал.
- Матушка пишет, - тихо, чтобы слышал только Винсан, заговорил Луис-Рамон, - что отец последние три месяца плохо ел, мучился бессонницей, но ничто не говорило о его близком конце. От недосыпания еще никто не умирал.
- Я так понимаю, письмо пришло с опозданием. Из-за военного положения с курьерами плохо. Если бы я узнал раньше, вы бы немедля отправились домой. Никаких штурмов и прочего. Но раз уже поздно...
Зачехленные зеркала, затравленные глаза слуг, и тишина в доме. Странник, пусть это никогда не повториться вновь!
- Герцог де Лансар, - Роден сделал акцент на титуле: уже не маркиз, герцог! - Ваши возражения на сей счет не принимаются. Свой долг перед Селестинией вы исполнили, теперь извольте выполнить его перед своей семьей. Не дай вам Идущий узнать, что это такое, когда ты возвращаешься домой, а там лишь мебель, забранная пыльными чехлами, и прислуга в ожидании твоих приказов.
- Винсенте, - неслышно проговорил Рамон и благодарно сжал руку маршала, державшую узду, - Спасибо! Как только я разберусь с поместьем и делами, я вернусь.
Винсан торопливо кивнул и через силу улыбнулся. Боль опять поднималась приторно-тошнотворной волной. Есть слова, которые должны быть произнесены в определенный момент, и человеку, к которому они обращены, станет легче. И он заставил себя говорить, отложив мысль о нестерпимой боли куда-то в самый отдаленный уголок сознания:
- Ты уже вернулся. Большего от тебя не требуется. Пока.
Маршал Селестинии вдруг вынул шпагу. Повернув лошадь, он, отсалютовав оружием, громко произнес, так, что его голос пошел гулять по округе, уверенный и сильный:
- Пусть будет светлым их путь! Куда бы они ни направились, где бы они ни были, откуда бы ни пришли...
Его поняли, и солнце заиграло на лезвиях сотнями бликов.
Мы сыграем эту жизнь до конца, каким бы он не был.
А когда стройный лес шпаг спал, Ястреб обратился к имперцу:
- Джан, что ты молчишь? Спой, ты же умеешь.
- Аларо приказывает?
- Аларо просит.
И Джан запел. Мотив зазвучал в такт лошадиному шагу:
Степь, восход, дорога, воля,
Расскажите мне о прошлом.
Слышал я о дальнем море,
Но в чужую землю брошен.
Я больше не тот,
Кем родился когда-то:
Избранник заката,
Наследник заката.
Песня не мешала каждому думать о своем. Кто-то вспоминал семью и дом, родных, свою любовь, войну, огненные языки пушек и звон стали, дикий бег конницы и победу. Победу, которая искупала все.
Кони пьют у водопоя,
Думал, степь, ты мне знакома,
Но с востока ветер воет:
Не увидеть больше дома.
- Нет ничего длиннее мгновения и короче вечности, дешевле золота и дороже собственной души. Слова уносит ветер, но песня будет звучать вечно. Пойми и запомни это, лар Альберто.
- Я запомню, лар Джан.
Теперь ты не тот,
Кем являлся когда-то:
Ты отпрыск заката,
Наследник заката.
Вечер день к исходу клонит,
Нам заказан путь обратный,
И восточный ветер гонит
Не к востоку, а к закату.
Она и сейчас звучит, он слышит ее в траве, ее отзвук путается в лошадиной гриве, он в самом сердце. Альберт попросил левантийца спеть еще.
- Спою, когда увидимся в следующий раз... - улыбнулся тот. - Лишний повод будет.
Подмигнул - сговорились они что ли? И, по-разбойничьи свистнув, поднял Кадора на дыбы. Жеребец взвился, черная грива упала на белую молочную шкуру.
Альберт послал свою кобылицу за ним. Стало свободно, вольно, без оглядки, только вперед - в дымку поля, мимо курганов, по пыльной дороге, под стрекот цикад, чтобы только ветер свистел в ушах.
Мы больше не те,
Кем мы были когда-то:
Мы дети Заката -
Все дети Заката.
сноскиIeizmeth (цынт.) - мечеть.
Йамар - проповедник, читающий молитвы.
Другое название - minore strato (дословно - малый церковный слой). Святой хвост - презрительное название церковной должности остéриора. Фрадианская церковь ставила перед собой задачу сохранения распадающихся браков. Муж или жена могли обратиться в ближайший приход с просьбой найти пропавшего или ушедшего супруга/супругу и попытаться убедить его/ее вернуться (только в случае, если союз скреплен церковью). При этом часто применялись довольно сомнительные методы, из-за чего остериоры пользовались дурной славой: среди используемых ими аргументов часто встречались: открытый шантаж, угрозы огласки, отлучение от церкви с объявлением, что разорвавший союз, скрепленный богом, становится салиром/салиркой, даже если разведенный/разведенная не хотели менять веру. Т.о. остериоры представляли собой своеобразную миниатюрную модель семейной инквизиции, с которой дворянство (особенно высшее) предпочитало не иметь никаких отношений, поскольку развод грозил обернуться скандалом.
C корт. dzaghaar - ягуар.
(с селест. piero - воробей)
Энвиадо, или премьер-консул. Один из наивысших дипломатических рангов, отчитывающийся перед министром иностранных дел (Этранже).
Акдоррский горный хребет служит естественной границей Селестинии и отделяет Торранскую провинцию от Кордэнии.