Глава *. Спящий город
Центральная Аржентия. Кайенна. Вечер осени 445 г. Четвертой эпохи по н.л.
текстСколько можно наступать на одни и те же грабли? Кажется, так говорят человеческие существа, населяющие эту землю. Ну привык, ну привязался, забыв, что тебе никто не нужен, что они мрут как мухи, особенно
сейчас. И ты ненавидишь и злишься на них за это. И в конце концов! Он не виноват в том, что ни с кем не чувствовал такого тепла, как с ней, хотя в череде лет она не станет ни первой, ни последней, он ее не забудет. С другой стороны, лучше не зарекаться, а то жизнь подкинет еще и не таких сюрпризов. Но сколько же можно?
Дохлый пес валялся прямо посреди улицы, весь в жутких на вид, взбухших язвах. Ему не было жаль животного, и он брезгливо объехал его, хотя заразиться ему не грозило даже в том случае, если бы он коснулся мертвой туши. Он тронул бока коня, и тот, косясь на седока глазом, припустил вдоль улицы, опасливо объезжая валявшиеся у стен трупы. Одиноко и четко выстукивая об уличные плиты опустевшего квартала копытами, жеребец, похрапывая, нехотя передвигал ногами, все дальше углубляясь в мертвый город. Ему, в отличие от хозяина, не улыбалось по доброй воле пасть в пропахнувшей вотчине смерти, а она здесь была повсюду: он чуял ее в людях, в развивающихся причудливыми обрезками черной материи флагах, в воде, в камнях, здесь все дышало и было пропитано ею. Кайенна (1) оказалась в череде первых зараженных городов, наряду с Дериво, Ру-дель-Пассэ, Вахесом, Дезэсперэ (2).
Он бросил ее, уехал. Так и не возвращался бы! Даже у людей хватает гордости и упрямства держать свое слово. Но стоило ему только узнать о том, что мальеретта (3) пришла в родной город женщины, с которой были связаны самые светлые моменты, которые он хотел сохранить в памяти, он повернул коня назад.
Мальеретта... Слишком красивое имя для самой смерти. Люди любят патетику, даже когда это касается их последних мгновений. В особенности, если это касается их. Черная смерть прокралась-таки в Кайенну.
Корабли номадов занесли эту напасть через портовые города, и она медленно, но верно дошла и сюда, в самое сердце Аржентии, а то, что он видит сейчас, через лет сто обрастет еще более душещипательными подробностями, станет полувымыслом, число жертв возрастет из тысяч в десятки тысяч, а он останется прежним. Таким же молодым, красивым, никому не нужным... Хотя почему не нужным? Многие сеньоры,
завидев его, скачущего по одной из центральных улиц, высовывались из окон, едва не падая вниз. Так что привело его в зачумленный город? Легко ненавидеть весь мир, но попробуй возненавидеть каждого в отдельности, и ты обречен на провал. Он боялся увидеть ее и в то же время нестерпимо этого хотел. Как боя, в котором человек участвует впервые: тут и страх, и интерес, и смутные волнения, и бешеный стук сердца. Что же сталось с ней? Вот поворот на ее улицу, вот ее дом, ее дверь. Черная лента! Вечные ветры, только не это!
С замирающим сердцем, если то, что с таким неистовством в эту минуту билось у него в груди, именовалось именно так, он взбежал по ступеням, на которых сиротливо покоились пожелтевшие листья. И в ту же секунду она выбежала на балкон в шерстяном платке. Наверное, увидела коня, услышала шаги...
Шаг к ней.
- Мне приснилось, что ты умерла... - ты солжешь сейчас любую глупость, лишь бы видеть эти глаза. - На твоем доме черные ленты...
- На днях умерла Хосефина, - выдохнула Соледад(4).
Ее старшая сестра приютила беглянку и передавала письма, которые та писала сыну. Хосефина Вильес никого не осуждала и не упрекала, много раз повторяя, что их любовь не есть преступление. Это, говорила она, искупленье. После смерти дочери она хотела уйти в монастырь, но не успела. Моровое поветрие опередило.
Ноги женщины предательски подкосились.
Какой же он еще юный, самонадеянный дурак! Видел бы кто со стороны! Трийон бы дал подзатыльника, Рийон - предоставил решать самому, Орьен - помог, а Сидаль бы звонко, задиристо рассмеялся. А с ней... С ней все было иначе. Ему дорог был каждый ее вздох. И он обрадовался слишком рано. Она все-таки был больна. Она умирала, и он умирал вместе с ней. Что тянуло его к ней даже в эти минуты, когда ее тело покрывалось волдырями и грязными темнеющими пятнами? Маленькая родинка под глазом делала ее черты еще более дорогими и трогательными.
Он смотрел на нее свысока, сверху вниз:
- Я не могу облегчить твоих страданий. Лишь сократить их.
Понимает ли она его? Чувствует? Не может не чувствовать! Сейчас как никогда раньше. Огромные карие, как южная ночь, глаза распахнуты. Глаза, в которых он много раз видел свое отражение, и на минуту закрадывалась неправдоподобная шальная мысль, что ты почти человек.
Она покрывалась пятнами у него на руках, плоть умирала. Но он не умел жалеть. Да и этой хрупкой, но мужественной женщине не нужна была его жалость, лишь любовь. В свое время она ушла от мужа, бросила
сына, хотя и дорожила им больше жизни и уж тем более больше него.
- Франсуа! - запекшиеся губы разлепились, а рука звала.
При первой их встрече ей не понравилось его настоящее имя, и она стала звать его близким, созвучным именем. Сейчас он отдал бы все на свете, чтобы вдохнуть в них жизнь. Все! Может быть даже свою надежду вернуть братьев.
- Найди Алехандро! - Ее муж женился на другой, взял сына к себе, так что она хочет от него? - Игнасио не пускал его ко мне! И скажи, что... Скажи... - кашель оборвал ее слабый голос.
Все они вернулись. Все письма. И еще одна записка: не писать больше, подписанная ее сыном. Но Леда не знала, от нее скрыли. Хосефина писала, имитируя почерк племянника. А что она еще могла бы сделать для
измучившейся виной сестры? Но он скорее расскажет ей всю правду о себе, чем она узнает правду о том, чье предательство во сто крат непростительнее ее.
Он подобрался слишком близко, чтобы отступить. Он никогда не оглядывался, и не будет впредь.
- Он узнает, что твои последние слова и мысли были о нем, - с холодностью ответил тот, кто не мог не чувствовать. В данную минуту. В этом месте. В это время.
Соледад с благодарностью вперила в него блестящие, словно под пленкой глаза. Он услышал ее. Кто мог только брать, но не давать. Но почему так горько отдавать ее? Они с Ледой провели множество прекрасных
моментов, и когда пришел, путаясь в складках широкой рясы, толстопузый священник со скорбным лицом, Франсуа отвернулся к окну.
Священник начал читать молитву.
* * *
Он слышал пение: женщина тянула грустную, заунывную мелодию. Она прощалась со своими детьми, которых так любила. Какая же тоска в ее голосе! Словно она потеряла всех, кем дорожила. Пой-не пой, их не вернешь.
Страсть к красивым выходкам была ее самой большой слабостью. Или она действительно так страдала? Провожая каждого, каждую? Ведь сегодня он тоже провожал. Ее.
Он слышал эхо звезд, они пели ему простую и жутковатую песню. Ее сложат века спустя, но строки уже впечатались в слух, как только зазвучали первые слова...
В незапамятном это
Случилось году,
И остались одни лишь легенды.
Город бога забыл,
И отверг его бог,
И людей, живших в нем он отвергнул.
Не найти и следа -
Жизнь ушла в никуда.
Ни души. Их оплачет Сорэно.
Тих последний приют,
Черным город одет,
Уже не о чем им просить бога -
Наши жены дают
Воздержанья обет,
Наши женщины плачут у гроба.
Покрывала на них,
И как строгий схимник
Наши дети горюют в утробах.
Мор прошел, как коса,
Алой в кровь полоса,
Но не кровь - страх бежит в наших венах.
Нас нельзя ни забыть,
Ни убить-воскресить...
Как крадущийся ужас по стенам.
Город спит подо мглой,
И я сплю. И он мой.
И одно ему имя - Кайенна...
----------------------------------------
Ссылки:
(1) Кайенна - город в центральной Аржентии
(2) Четыре города в центральной части страны, два из
которых - Ру-дель-Пассэ и Вахес - являлись конторонскими портами.
(3) Черная смерть (чума).
(4) Соледад (с арж. - одиночество, печаль, тоска).