(порядковый номер главы может поменяться)
текстФальказор. Фехтовальный зал. Скольких ты видел, скольких увидишь еще? Ты все видишь, все чувствуешь, твои древние бойницы смотрят слепыми провалами окон, и будут смотреть. Твои старые камни устало дышат под тяжестью времен. Скольких ты выпустишь из своих стен, чтобы либо погубить, либо поднять на вершины славы? Они не первые, они не последние. Все эти люди…
- Эй, эвади ! - кто-то позвал его.
Громко, отчетливо, звучно. Голос, преломляясь о вековые стены замка, пошел гулять эхом в его застенках.
Презрительное прозвище приклеилось за ним, как только он перешагнул порог Сетерии, и он ничего не мог с этим поделать. Хотя именно он ни от кого не убегал и, больше того, не выступал против правящей династии, напротив, всеми силами пытался отделаться от клички, которой его незаслуженно наделили. Подобным обращением его словно толкали на совершение той ошибки, которую позволил себе прапрадед. Но он окажется упрямее своих врагов. Они не будут больше торжествовать.
- Защищайся! Или, мотаясь по провинции, ты растратил умения и навыки, присущие любому уважающему себя дворянину?
- Мне приходилось слышать, что провинциалы весьма посредственно владеют оружием. – вторит ему другой голос.
- Вот и отлично! – поддакивает третий. - Нам как раз представился случай проверить это утверждение.
Еще один подхватывает:
- Кстати, куда вас усылали, граф? Мальена, Фоконьера, Тиана? Или куда-нибудь подальше?
- Сокол за время своего правления всегда отличался предусмотрительностью. Что же случилось, что вас вернули?
- Таких бы в Рошэ , да на каменоломни, чтобы добывали железо себе на кандалы, или на Син-Салиду, охладить свой пыл.
- Или в Корту, на границу, чтобы с дикарями отвоевывали себе право вернуться и быть с нами на равных. Любишь кататься, люби и коня подковать!
Все голоса слились в один неровный, гудящий шум, из которого вразнобой доносились отдельные выкрики.
Он едва сдерживался, чтобы не выкрикнуть: «Я никому ничего не должен!», но вовремя спохватился и понял: нет, все же должен, он должен им всем, потому как пока он не докажет обратное – он потомок предателя, а они – благонравные поданные Сокола.
Ядовитый не был лучшим среди них, а Альберт, отнюдь, дрался даже лучше некоторых, которые считали себя солью земли. Но достался ему в соперники именно Ядовитый. Альбина можно было обвинить в язвительности, но фехтовал он весьма и весьма. Однако Альберт ему не уступал. И вот их финальный, выпускной поединок, от него будет зависеть, сможет ли он отстоять свои взгляды и свое доброе имя, втоптанное Ядовитым и его компанией в грязь.
Альбин Веленосо фехтовал образцово, но что-то ему мешало, несмотря на все его хваленое мастерство. И этим чем-то был Альберт. И те чувства, которые Ядовитый питал к Ферсаку, а именно: ничем не прикрытая ненависть, презрение и, естественно, желание унизить. Именно они и мешали ему сосредоточиться на главном – на победе, и поскольку Альберт был ничем не слабее, последнему просто была нужна капелька удачи.
Голоса одельерских и фальказорских товарищей, стоящих вокруг дерущихся, и тех, с кем он был дружен семь долгих лет, с которыми делил кров и пищу, радости и горести кадетской жизни, подбадривали его, кричали, чтобы он показал зазнайке Альбину, на что способен.
Здесь были все. В том числе и те, кто ненавидел Альберта.
А вот и они: Руфин д’Ариньи, чернявый герцог со своей неприятной, мерзкой ухмылочкой, делавшей его в принципе не лишенное изящества лицо очень отталкивающим. Худой и гибкий Ромуальд д’Акрэ и похожий в своей полноватости на Маня Эдуардо де Пессимо.
Выкрики кадетов сливались в один протяжный гул, через который было невозможно различить, кто именно и что ему кричал. Молодой человек будто стоял в кругу, а за его пределами вокруг него собрались его друзья и недруги: вот весельчак Лоран Реговик, душа нараспашку, с его вечными шуточками и сюрпризами, что, однако, не мешает ему быть отличным другом, а вот и младший барон Мань, добродушный, полноватый Морис со своей скромной, немного пугливой улыбкой, рядом с ним стоит серебряный герцог, кузен маршала, Аарон д’Орше собственной персоной, в своем строгом черном камзоле, вышитым серебром, как и обычно, серьезный и сосредоточенный.
И их голоса… Словно жужжание стоят у него в ушах, они звучат везде вокруг юноши, кто-то из них зовет его, улыбаясь, и призывно машет рукой, кто-то, наоборот, кричит что-то оскорбительное, но он не слышит, что именно. А говор упрямо стоит в ушах, навязчивый, докучный, похожий на жужжание.
Пока Альберт рассматривает фальказорцев, он успевает опустить шпагу и вдруг видит, что ранен. Что это так стучит? Кровь в висках?
Позади остальных кадетов Альберт снова видит Мориса. В седле на вороном коне сидит похудевший и поэтому словно помолодевший на лет пять барон Мань. И у Альберта почему-то не возникает вопроса: почему он здесь? Ведь барон не офицер. Как он мог оказаться в действующей армии? Действующая армия? Что за чушь? Они же в Сетерии! Или…?
Гул… Он мешает думать, видеть, понимать… пусть он прекратится!!! Альберт хочет, чтобы он замолк, но голоса звучат все громче и громче, переходя на крик.
И он не знает, куда идти… Везде вокруг его друзья и как только он пытается разорвать круг, который образовался вокруг него и Альбина, чьи-то руки вбрасывают его обратно, за невидимую установленную черту, переходить за которую нельзя.
Картинка меняется.
Альберт один. Совершенно один. Но вокруг все изменилось: нет ни Ядовитого, ни друзей, ни Маня верхом на черногривой лошади.
Он снова в палатке, той, что служила ему вместо камеры и куда его отвели после обвинения в измене. Голова раскалывается от тех мыслей, которые мучили его уже несколько часов, однако они были не самым худшим в отличие от обвинений, которые были ему предъявлены, и они не оставляли сомнений насчет участи, которая его ожидала: на войне не прощают предательства, а он предал, во всяком случае, так утверждает господин следователь и те, кто присутствовал при допросе.
Вдруг юношу позвал чей-то голос, и он, секунду помедлив, подошел к решетке. По ту сторону от нее стоял… Отец?! Граф Пакомо де Ферсак, молодой, полный сил, такой, каким его помнили в его лучшие года.
- Отец! – юноша, удивленный и обрадованный, прильнул к решетке, пытаясь дотянуться до руки отца, но тот отступил.
- Отец, не уходи! Помоги мне! – взмолился он. - Меня обвиняют в измене, но я клянусь, я не предавал… Я…
Пакомо де Ферсак улыбнулся сыну, и почему-то улыбка эта не обрадовала Альберта, напротив, даже напугала: он пытался рассказать отцу о том, что его считают изменником, а тот улыбался?
- Почему ты улыбаешься? Помоги мне, прошу!
Голубые глаза графа мутно сияли в темноте, и он едва сдерживал ухмылку.
- Мы подняли мятеж, а отвечать тебе, сынок. Так уж вышло.
Какой мятеж? О чем это он? Дело не в этом! Дело в другом, он же пытается сказать… Но тот не слушает.
Юноша протянул свою ладонь к отцу, но внезапно знакомые черты начали расплываться, и вместо старшего графа перед молодым человеком по ту сторону решетки оказался его сокамерник, тот самый незнакомец, которому он рассказал про Руанскую бойню, которая, по мнению Альберта, произошла по его вине. Облик отца размывался новыми чужими чертами, и только синие глаза графа плавно переходили в неотрывный взгляд незнакомца.
Тот улыбался почти так же, как и батюшка, и тихо, словно успокаивая юношу, сказал:
- На рассвете для тебя все закончится. Ждать недолго. Полтора века не такой уж большой срок. За все надо платить.
Сапфировые глаза блеснули, и в руках незнакомца оказался стилет, тонкий, как лист бумаги. Незнакомец поймал протянутую Альбертом руку и изрек, полоснув острым лезвием по ладони Ферсака:
- Кровь за кровь.
Юноша отдернул руку, протянутую чужому человеку, занявшему место отца, и закричал так, что зазвенело в ушах:
- Нет! Неееет!!!
С улицы раздалось громкое и капризное конское ржание.
Альберт закричал и проснулся. Капли пота градом лились по лицу, дыхание сбивалось на хрип, и сердце тупо стучало о грудную клетку. Когда в глазах наконец прояснилось, и молодой Ферсак понял, где он и что ему всего-навсего приснился кошмар, он остановил взгляд на просунувшейся в палатку коротко стриженой голове сержанта.
На лице Ферсака застыл немой вопрос.
И военный посчитал правильным спросить:
- Сударь, у вас все в порядке?
Альберт, полагая, что его вид после сна не внушает уважения, неловкими движениями пригладил слипшиеся от пота волосы и пробурчал:
- Исключая того, что я под стражей, да.
- Хочу обрадовать вас, корнет, вы уже пара часов, как свободны.
Граф вскинул голову, в недоумении переспросив:
- Свободен? Что вы имеете в виду?
- Мне был дан приказ разбудить вас и, как только я разбужу, препроводить вас к тому, кто хочет вас видеть.
- А кто этого хочет? – хоть Альберт и проснулся, но сказанное конвоиром явно походило то ли на сон, то ли на бред. То ли на то и другое вместе.
Тем не менее сержант стоял на своем:
- Прошу вас привести себя в порядок. Воду и полотенце сейчас принесут. Когда вы будете готовы, позовите меня. Я провожу вас, куда следует.
Альберту за последние двое суток ни разу не удавалось сомкнуть глаз, и как только у него это получилось, он почему-то не почувствовал себя отдохнувшим.
Альберт растерянно кивнул, а что ему оставалось?
И, приняв сидячее положение и все еще приглаживая одной рукой растрепанные светлые волосы, он пытался припомнить, что же так не понравилось ему в том сне, по вине которого он подскочил, словно ошпаренный?
Вспомнить у него так и не получилось.